Ветер всегда куда-то зовёт и поднимает на смех, и берёт на испуг

Кузина императора Николая II – великая княгиня Мария Павловна, работавшая в Пскове в начале Первой мировой войны старшей медицинской сестрой, в своих мемуарах написала, что «город стал похож на один огромный госпиталь». Действительно, первоначально в Пскове было дополнительно подготовлено более 20 тысяч коек для раненых и больных. Во многом, рассказы о Пскове тех лет – это рассказы о заживающих и не заживающих ранах. Операции, ампутации, только с третьей попытки смываемая фронтовая грязь… Патриотический энтузиазм вскоре сменился более сложными чувствами. Но первоначально многих охватило чувство воинственной приподнятости. Устраивались шествия с портретами Николая II. Произносились пышные речи... Однако даже в первые недели возникали недоразумения – из-за «сухого закона». Проводы на фронт (в армию мобилизовали 165 000 жителей губернии) без спиртного казались кощунством. Бывали случаи, когда под угрозой разгрома винных лавок «сухой закон» нарушался.

Война это не только конфликт между государствами. Великая княгиня Мария Павловна вспоминала, что в Пскове «все школьные здания полностью или частично отдали под госпитали. Это обстоятельство послужило причиной бесконечных недоразумений и конфликтов со школьным руководством. Кроме того, между военным министерством и Красным Крестом существовала давняя вражда».

«Красный Крест» - организация независимая и, за счёт пожертвований, довольно богатая. Помощь «Красного Креста» была более качественной, условия лечения - человеческие. Контраст с военными госпиталями был настолько очевиден, что неизбежно возникала мысль о том, что причина бедности и неухоженности здесь не только в недостатке финансирования. Именно такие подозрения и привели великую княгиню в Псков. Слухи о том, что в военных госпиталях Пскова творятся безобразия, дошли до царской семьи.

В мемуарах императорской кузины есть интригующая строка, которую можно взять за основу детективного романа: «Узнав о вопиющих нарушениях в этих военных госпиталях, я вскоре после прибытия в Псков решила заняться расследованием».

Расследование, разумеется, было неофициальным. Соответствующими полномочиями великая княгиня не обладала. Но зато она обладала острым взглядом и знанием русской жизни. Поэтому её визиты были внезапны. «По испуганным лицам начальства, - рассказывала она, - я могла догадаться, что у многих из них совесть нечиста. Особенно мне запомнилось, как я неожиданно посетила бараки, в которых содержались несколько сотен больных и раненых военнопленных. Мы никак не могли найти дежурного врача. Наконец он прибежал с сонным отекшим лицом. Белье в палатах, а также сами пациенты были грязными; они явно голодали, потому что у всех был истощенный вид. В перевязочной не было и намека на чистоту».

Ужасное состояние Мария Павловна обнаружила не только там, где лечились военнопленные. Русским солдатам тоже не хватало обыкновенных вещей – белья, бинтов… И тогда «расследовательнице» пришлось обращаться за помощью к императрице. Поначалу императрица высказала недовольство, - но не ужасным состоянием раненых, а тем, что великая княгиня лезет не в своё дело. Тем не менее, супруга Николая II пообещала, что лично проверит состояние лечебных заведений Пскова, и слово своё сдержала. Александра Фёдоровна, две её дочери и фрейлина Анна Вырубова в псковском госпитале появились в одежде сестёр милосердия. По словам Марии Павловны, на лице раненых «было написано изумление и даже разочарование; им трудно было представить, что одна из этих женщин - их царица».

Приезд императрицы, по утверждению великой княгини, «никак не повлиял на ситуацию, сложившуюся в военных госпиталях». Правда, вопреки этим мемуарам, не все школьные здания Пскова полностью или частично отдали под госпитали. В гимназии имени Александра Благословенного (нынешняя школа № 1) с августа 1915 года располагался Главный штаб Северного фронта. Первоначально фронтом командовал генерал Куропаткин. 

«Гимназия заметно изменилась за годы войны. В 1915 году, - вспоминал ученик этой гимназии Вениамин Зильбер (будущий писатель Вениамин Каверин)  – "выбыло 122 человека в связи с положением на позициях". Старшеклассники занимались теперь в старом здании, а мы - во вторую очередь - в Мариинской женской гимназии».  Как раз там, рядом с Поганкиными палатами и Мариинской гимназией (нынешний Технический лицей) в мае 1916 года в присутствии генерала Куропаткина на плацу состоялся строевой смотр гимназистов. Командующий фронтом «весьма высоко оценил результаты испытаний». Более того, великая княгиня Мария Павловна торжественно, под звуки оркестра гимназии, открыла огород (сам Каверин этого почему-то не запомнил, но отыскал сведения в псковском архиве).

Зато Вениамин Каверин заполнил другое – свою ссору с гимназистом Григорием Панковым, которая закончилась неожиданно. Предполагалась «драка коньками» (лезвием конька легко можно было нанести увечье), назначенная рядом с катком. Но Панков неожиданно исчез. Позднее выяснилось, что сбежал на фронт. Через какое-то время он вернётся доучиваться в 6 «Б». В класс его введёт директор. Панков будет одет в солдатскую гимнастёрку с георгиевским крестом.

Каверин в автобиографической книге писал о том, что ближе к концу войны, когда немцы приближались к Пскову, «в городе ждали налетов немецкой авиации», и его знакомый  Женя Рутенберг придумал развлечение: «Он выходил на Сергиевскую и начинал внимательно смотреть на небо. На вопросы он не отвечал. «Быстро собиралась толпа, люди стояли, подняв головы и тревожно переговариваясь, а он тем временем незаметно скрывался». Немцы, в конце концов, прилетели. И пришли по земле.

Одно время в Пскове служил санитаром в госпитале поэт Саша Чёрный. Впечатления его были тем более тягостные, что Саша Чёрный много раз бывал в этих местах раньше: «В прошлом - мирные годы с родными в безоблачном Пскове, // Беготня по урокам, томленье губернской весны... //Сон чужой или сказка? Река человеческой крови // Отделила ее навсегда от былой тишины».

А фронт тем временем приближался. До него было 250 километров, пятьдесят километров… Город попал в прифронтовую полосу. Раненых с фронта отправляли в тыл – в столицу и в провинциальные города подальше от фронта. В Пскове же оставались либо тяжелораненые, которым требовалась срочная помощь, либо те, кто вскоре вернётся в строй.

Типичная зарисовка псковского госпиталя сделана тем же Сашей Чёрным: «А там, за дверью, костлявый хирург, // Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью, // Засучив рукава, // Взрезает острой сталью // Зловонное мясо... // Осколки костей // Дико и странно наружу торчат, // Словно кричат // От боли. // У сестры дрожит подбородок, // Чад хлороформа - как сладкая водка; // На столе неподвижно желтеет // Несчастное тело. // Пскович-санитар отвернулся, // Голую ногу зажав неумело, // И смотрит, как пьяный, на шкап…»

Однажды в Псков из-под Риги доставили с повреждённой ногой Фёдора Степуна - в будущем известного философа, социолога, историка, литературного критика… После отречения царя его назначили на пост начальника политического управления Военного министерства во Временном правительстве. Но это было позднее, а тогда, в разгар войны, он служил в артиллерии.

Степун оставил свои воспоминания «Записки прапорщика-артиллериста». В этих записках он рассказал, как попал в Псков, в Евгеньевский госпиталь, в декабре 1915 года. Впечатление у него о псковском госпитале, судя по отправленному из Пскова письму, сложилось примерно такое же, как и у сестры милосердия великой княгини Марии Павловны. «Фельдшера - франты и мясники; тяжелобольных называют «безвредными», - написал Фёдор Степун. - Безвредность понимается двояко: 1) тяжелые безвредны потому, что никакой уход не может им повредить, а 2) они безвредны потому, что не смогут ни на что пожаловаться и жалобой повредить персоналу».

И всё же в Пскове артиллерийский прапорщик Степун получил документ о контузии, хотя честно указал – при каких обстоятельствах нога была повреждена (его отправили в самодельных узких санках, перевернувшихся в лесу на бездорожье). Было установлено, что необходима эвакуация в Петербург, но санитарного поезда не было (санитарных поездов постоянно не хватало). Таким образом, прапорщику пришлось долго ждать, пока он встанет хотя бы на костыли («одиночным же порядком носилочных не отправляют. Я же на костыли встану не раньше, чем через месяц»).

При власти большевиков Фёдору Степуну, к тому времени давно ставшему на ноги, быстро нашли поезд и выслали навсегда как «враждебного элемента» за пределы России – в Ригу.  

В воспоминаниях Фёдора Степуна есть эпизод, когда он всё-таки из псковского госпиталя попал в более благополучный московский. В большой палате собирались раненые. («Особенно хорошо два одноруких играют на одной гармонике. Истинно русские протезы!»). Очень ёмкий образ – кинематографический. Два одноруких играют на одной гармошке. Тянут-потянут… Трагикомедия. Вроде бы живы, на фронт больше не отправят. Но не будут же они так играть всегда?

Война, которая началась 1 августа (по новому стилю) 102 года назад, привела к тому, что прежняя Россия развалилась. Учёные до сих пор спорят – скольких наших людей она загубила непосредственно на фронте (1,7 миллиона убитыми и умершими от ран? 4,95 миллиона ранеными?). После сепаратного мира с немцами Псков большевики всё-таки сдали немцам.

У Саши Чёрного сказано: «Батов жив?» - «Давно расстрелян». - «Лев Кузьмич?» - //- «Возвратный тиф».- // Все, кого любил и знал я, отошли, как светлый миф…// Ветер дергал над Чекою палку с красным кумачом, //На крыльце торчал китаец, прислонясь к ружью плечом,//… На реке Пскове - пустыня. Где веселые ладьи? // Чёрт слизнул и соль, и рыбу, и дубовые бадьи…»

Это и есть итоги той войны.

Не было ничего веселее, чем этот ветер в июле.
Ветер ловил бабочек на лету.
Не было ничего горячее, когда этот ветер вернули,
И он напомнил раскалённую кухонную плиту.

Ветер всегда куда-то зовёт
И поднимает на смех, и берёт на испуг.
Иногда заводит такой хоровод,
Что жалко – настолько он отбился от рук.
Наверное, бабочки думают, что это и есть смерть:
Невидимые крылья, невидимая птица…
Но надо изловчиться, надо суметь
Вырваться оттуда, где ветер веселится.

Вырваться, и оказаться там, где утвердился полный штиль,
Там, где ветер без свежей рифмы задохнулся и стих,
Там, где с размаха воткнут в землю вездесущий штык,
Там, где ещё можно кого-то спасти.